В силу вышесказанного не имеет никакого значения, с каким конкретно образом сатаны сравнивать людей, хотя бы он был не соответствующим действительности, и мы будем сравнивать людей с Воландом, потому что тот – литературный персонаж, наполненный жизненным содержанием и лишенный абстрактности, что для нас принципиально важно.

Итак, Михаил Булгаков ставит нас перед простым и в то же время сложным вопросом: за что Мастера, Маргариту, Ивана, Берлиоза, Пилата, Иешуа, Могарыча, Матвея, Рюхина, Лиходеева, Наташу, Аннушку и даже Геллу, а также всех остальных москвичей с жителями Ершалаима называют людьми? И чтобы ответить на этот вопрос, достаточно посмотреть на всех этих людей на фоне Воланда, Азазелло, Коровьева и Бегемота, принадлежать к миру которых не может ни один человек.

В самую первую очередь сравнение человека с дьяволом показывает нам, что первый на фоне второго лишен многих способностей и возможностей и наделен многими слабостями. Человек смертен, страстен, может голодать, жаждать, ведает слабость, утомление, сон и многое другое, а Воланд ничего этого не знает. За то Воланд знает волшебство, неземную силу, немного будущее и другие возможности, вроде способности летать, читать чужие мысли или растворяться в воздухе, что невозможно ни одному человеку. Само собою разумеется, все это не может служить границей между людьми и духами, которую мы ищем, чтобы понять, за что жители как Москвы, так и Ершалаима носят имя человека, и утверждать обратное было бы просто глупо. Это можно судить по одному очень простому и ясному критерию, который дан нам в романе, – демонизация, принадлежность к бесовскому миру, потому что все члены свиты Воланда, включая его самого, – это демоны (кроме Геллы), которыми могут стать любые духи в силу осатанения. Те духи, что в реальном мире избежали демонизацию, называются нами ангелами, хотя этим же словом мы также называем иногда и самих демонов, если хотим этим указать на не человеческое происхождение бесов и сатаны. Если бы вдруг Мастер начал подобно демону Азазелло не пьянеть от коньяка, то, очевидно, для него не стала бы возможна демонизация – у него не возникла бы потенция к осатанению. Мастер, будучи вечно трезвым в пьющей компании, не смог бы стать таким, как Азазелло, Воланд, Коровьев или Бегемот. Стало быть, граница между людьми и духами дает о себе знать в чем-то совсем другом. Но в чем?

То, что мы пытаемся обнаружить, обыкновенно замечается читателем не сразу. Это, как правило, замечается им или может быть замечено только спустя нескольких прочтений романа, когда читатель уже начинает обнаруживать, что, как бы Воланд ни был человечен или похож на человека, дьявол в любом случае не может слиться с миром как Москвы, так и Ершалаима. Что-то есть такое в Воланде и его демонах, что все-таки бесконечно не позволяет, даже в порядке самого крайнего исключения, назвать кого-либо из них человеком. Это – что-то такое едва уловимое, что в их адрес так и хочется сказать, что они какие-то другие. Но это едва уловимо не из-за своей якобы незаметности, а из-за своей простоты – что это лежит на самой поверхности – на глазах у читателя. Разве не ясно, разве не очевидно, за что человек называется человеком, за что все мы называемся людьми?

Нужно заметить, что эта едва уловимая граница имеет бесконечное множество столь же едва уловимых сторон, из которых складывается все богатое разнообразие отличий людей от духов. Но поскольку бесконечное нельзя уместить в конечное, мы перечислим лишь основные и наиболее важные составляющие эту границу стороны. И одну из них мы даже уже назвали – это демонизация, что, впрочем, и следовало ожидать, так как демонизация – критерий, по которому мы ищем и определяем данную границу. Осатанение неведомо никому из москвичей и жителей Ершалаима, и поэтому никто из них неспособен стать демоном, а затем – членом свиты Воланда. Ответ на вопрос, может ли Берлиоз стать таким же, как Азазелло, Коровьев или Бегемот, предельно ясен и однозначен: конечно, нет! А почему? Потому что он человек, и все: этим все более чем сказано. Что-то сверх этого говорить необязательно и даже не нужно.

Из-за демонизации духи иначе, чем люди, нами любимы и вместе с тем подвергаются с нашей стороны совсем другой нравственной оценке. Всякий человек может быть нами любим или не любим: Берлиоз может нам нравиться или не нравиться, или он может нам более или менее нравиться, чем другой человек, допустим, Мастер. При этом мы относимся к любому человеку как к плохому или хорошему, как к злому или доброму или как к негодяю или молодцу: Берлиоз может быть хорош, а Мастер – плох, или Иван может быть лучше Маргариты, а Марк Крысобой – хуже Каифы. Именно так нравственно оцениваются люди в своем мире. С демонами же это дело обстоит совсем по-другому. Своим именем демоны, бесы или черти Воланд и его присные уже нравственно нами оценены: называя Воланда дьяволом или сатаною, а Коровьева, Азазелло и Бегемота – бесами или нечистой силой, мы уже выносим им суд, уже показываем к ним свое нравственное отношение, потому что для всех духов быть демонами или чертями нехорошо, зло и плохо. Поэтому ни одного ангела и демона нельзя называть добрым или злым, святым или нечистым, хорошим или плохим. И по этой же причине ни один демон или ангел не может быть хуже или лучше, чем другой демон или ангел. Нельзя, например, сказать, что Воланд лучше Бегемота или что Азазелло хуже Коровьева, потому что они все четверо – демоны.

Правда, тут повторяется история с двумя бездушными машинами из фильма «Терминатор 2: Судный день». Как мы помним, при его просмотре чувства зрителя оказываются сильнее его рассудка и здравого смысла. Зритель прекрасно понимает, что нравственности для робота вообще не существует, а также и любви к нему. Мы не можем любить робота, но все-таки любим, и машина не может для нас быть хорошей или плохой, но мы все равно ее так нравственно оцениваем. Мы невольно очеловечиваем человекоподобного робота в своем сознании, и тем самым он переносится в наш мир, где он и становится для нас человеком. Также и с демонами Михаила Булгакова. В отличие от роботов, демоны, будучи живыми, а не бездушными существами, могут быть нами любимы и нравственно оцениваться, но не как люди, потому что они не люди. А как они любимы